Форум Клуба социокультурной интеграции "КРЫЛЬЯ"

Мотив дерева в “Небесных верблюжатах” Елены Гуро
(опубликовано в сборнике докладов после конференции)

Книга Елены Гуро “Небесные верблюжата” с иллюстрациями самой писательницы вышла в свет уже после ее смерти в 1914 году. С тех пор в России она была переиздана всего лишь раз – в 1993 году.
Известно, что Е. Гуро была кубофутуристкой, но в то же время обращает на себя внимание глубокий лиризм её литературных и художественных работ. Однако это не покажется странным, если обратиться к истории вопроса и вспомнить, что поэт Г. Аполлинер, один из первых теоретиков кубизма, полагал единственной целью картины – создание лиризма. “Все виды свободы дозволены художнику при условии, что они вызывают лиризм. Кубизм ... пользуется формами и красками не ради их подражательной способности, а ради их пластической ценности,”[ii] – писал он.
Лирическое начало во многом предопределило и некоторую хаотичность композиции “Небесных верблюжат”. Но дело в том, что иррациональность, создание впечатления хаотичности было одним из творческих приёмов кубофутуристов.[iii] Хаос, не подлежащий никакому объяснению, действует на других людей гипнотически, “суггестивно”. Е. Гуро заметила в одной из бесед: “...жизнь – бесформенный хаос, надо из него выбрать всё концентрированное.”[iv]
Этюды, стихотворения, прозаические отрывки в этой книге, действительно, в своём роде концентраты. Важно понять, что они фиксируют внимание читателя именно на том, что для автора книги является истиной. Е.Гуро, как и прочие футуристы, остро ощущала, что социум подавляет человека, лишает его свободы самовыражения. Выход писательница видела в освобождении сознания от рабства перед видимостью, в ломке формы восприятия мира. В жизни всё течет, меняется, и поэтому жизнь вполне может показаться “бесформенным хаосом”. Пытаясь гармонизировать этот хаос и в то же время создать в композиции впечатление движения, Е.Гуро использует метод “протекающих лейтмотивов”[v].
Одним из таких лейтмотивов, которые пронизывают пространство книги подобно жизненным токам, является лейтмотив дерева. Мистический образ дерева напоминает образ человека: корни дерева в земле, крона тянется к небесам. Образ дерева у Е. Гуро предельно прозрачен. Можно сравнить эту прозрачность с прозрачностью лампады, в которой горит огонь. Огонь – это идеал. С образами деревьев мы встречаемся уже с первых страниц. Этот лейтмотив, проходящий через всю композицию книги, прозвучит и в финале.
Некие таинственные, мистические “вестники” встречаются читателю уже во втором фрагменте книги: “ И слышали их нежные и гордые души деревьев, просветлённых глубинами небосклонов...” И далее – рефреном: “ Шли вестники, - и услышали их прояснённые души удалённых вершин... / И услышали уже проявленные и – молились.”
Обращает на себя внимание словесная триада “просветлённые – прояснённые – проявленные”. Возникает смутное ощущение, переходящее в уверенность, что речь идет не только и не столько о деревьях, сколько о душе на пути к богообщению, к молитве. Деревья в этой книге живые, одушевлённые. Например, новеллу “Небесные проталины” завершают слова: “лиственница дышала”[vi].
И в последнем фрагменте книги (“Меж сном и несном”): “... на Иван-Чаях высоких рассыпался пух стеклянный семян, и золотели во мху иглы уже линявших сосен, – это так для меня соединилось, что я слышала воскресение душ и сияющую пристань найденной, наконец, радости и глубокий медовый сон молодости еще небывалых творений и возможного.”[vii] И здесь речь идет как бы о деревьях, но, по сути, о том, что ещё не родилось (семена), и о том, что осталось уже за пределами бытия, в данном случае бытия дерева (золотые иглы во мху).
Е. Гуро, созерцательно размышляя, интуитивно проникая в тайны мироздания, находит, наконец, радость, находит для себя выход из духовного кризиса, столь характерного для людей в период между двумя русскими революциями, выражая своё ощущение современности как “сна возможного”, как “сна молодости небывалых еще творений”. Слова же о “воскресении душ”, безусловно, приводит нас к христианской трактовке текста, напоминая о том, как еще в начале книги души деревьев “молились”[viii].
О “молитве” деревьев мы узнаем не только из новеллы “Небесные проталины”, но и далее, из новеллы “Один разговор”, действие которой происходит накануне Рождества, что уже само по себе символично. Интересно, что январь в изображении автора, благодаря оттепели, воспринимается не иначе, как март, а пробуждение духа и пробуждение природы сливается для неё в единое целое.[ix]
Характерно, что изображение зимы в “Небесных верблюжатах” практически отсутствует, а весна воспринимается как предчувствие преображения. Соответственно, осень описана как предчувствие “конца света”, и здесь лейтмотив “дерева” реализует себя в различных вариациях. Одной из этих вариаций является мотив осеннего дерева, о погибающей душе которого плачет автор.[x]
Но не только осеннее дерево воспринимается как “погибающее”. Вот начало одного из этюдов: “Разложили костёр на корнях и выжгли у живой сосны сердцевину. / Кто? Не знаю.” Из этого этюда понятно, что дерево может погибнуть не только от осеннего огня, но и от костра, разложенного человеческими руками. Сосна в этом этюде уподобляется человеку, приговоренному к смертной казни: “И было неприятно и тяжело видеть выражение его головы с могучими сучьями, как тяжело видеть среди жизни очень здорового человека, которого временно отпустили, но через срок неизбежно назначено его повесить, и он это сам знает, и окружающие, и все молчат...”[xi]
В этом этюде сближение образа дерева с образом человека доходит до почти полного отождествления. “Небесный верблюжонок” для Елены Гуро – это каждый, кто “не от мира сего” и потому обречён на гибель в этом мире. Таким обречённым может быть не только человек, но и дерево. Вообще всё живое.
В мотиве “живого дерева”, напоминающего читателю о библейском Древе Жизни, вновь проявляется христианская символика. Интересно, что кипарис, который в христианстве является символом бессмертия, верующие так и называют – “Древо Жизни”. Царь Соломон употреблял это дерево при строении храмов, а в настоящее время предметы христианского культа (образки, крестики и др.) из кипариса ценятся как особо священные[xii].
У Елены Гуро речь идет не о кипарисах, но все же ей особенно близки именно хвойные деревья: “Полюбят ли люди мою сосну? / Легким стройным крестом мчится в беззаботное небо её вершина,”[xiii] – так, например, звучит её признание в любви к деревьям в новелле “Облака проходят как сны”.
Интересно, что образ дерева-“верблюжонка” у писательницы гораздо ближе к воплощённому, материализованному идеалу, чем образ “верблюжонка”- человека. Два этих образа, два лейтмотива достигают наибольшего соответствия, когда “верблюжонок”- человек сверяет свою духовную высоту c высотой и стройностью деревьев: “Я глуп, я бездарен, но я молюсь вам, высокие ёлки.”[xiv] Так мотив высоты деревьев питает мотив духовной высоты творческого человека. Дерево здесь символизирует образ человека-праведника, быть может, близкого по своим достоинствам к библейским святым людям. Простому, менее совершенному человеку следует равняться на этот идеал, дабы достичь духовной высоты святого. Читая Библию, можно найти в ней частые и весьма поэтические сравнения кедров и кипарисов с праведниками. Например: “Праведник ... возвышается подобно кедру.”[xv]
Обратимся к “Этюду молодой сосновой рощи над взморьем” (признание “небесного верблюжонка” в любви к деревьям): “Я вас люблю за то, что вы крылатые, а крылатость ваша ещё с пушком первой молодости, (...) и больше мне ничего о вас знать не надо, я вам верю, – зовёте меня голосами отваги, они жгут меня как пламя чистоты...”[xvi] Так “верблюжонок”, подключаясь к весеннему обновлению, делает шаг к восстановлению связи человека с природой, к преодолению чувства одиночества и отчуждения, шаг к преображению души, которая очищается “пламенем чистоты”.
“В богатейшей пейзажной традиции русской литературы редко можно найти столь пронзительную импрессионистическую живопись единения с миром,”[xvii] – отмечает в своем исследовании Л.Усенко. Пейзажи Елены Гуро пронизаны любовью к жизни: “Эта боль, когда сердце разрывается в пространство любовью – к дереву, вечеру, небу и кусту.”[xviii] Здесь сердце, взрываясь, постигает многомерность бытия: дерево (стремление к высоте, к небу, символ праведного человека), вечер (символ уходящего времени, предчувствие конца времён, Апокалипсиса), неба (пространства и духовности этого пространства, взгляд, устремленный ввысь) и – ниспадание, возвращение взгляда к земному – к кусту, который в символике писательницы можно интерпретировать, как образ маленького человека.
Согласно христианству, человек отпал от Бога, утратил гармоническую связь с природой в результате грехопадения. Восстановление утраченной гармонии, обретение вечной молодости (мира в душе) возможно благодаря преображению. Вот как пишет об этом автор: “Едва-едва поверила душа и стояла совсем обнаженная, добрая и глубоко поверила всему. Всякий мог ее ранить, если не укрывала тайна ночи. А она была выше ран, выше возможного страдания. Была с весной.”[xix] Весеннее обновление и душевное возрождение возможно именно благодаря влюбленности в живую, то есть постоянно обновляющуюся, подвижную и текучую жизнь.
Летний пейзаж у Е. Гуро – это пейзаж свершившегося преображения, пейзаж безоглядного счастья. В нем такая глубина цветоощущения, столько уверенности и восторга, как будто автор хочет внушить читателю библейскую
истину: “Царство Божие начинается на земле”: “Глубока, глубока хвоя, / Полна тепла, / И счастья, / И упоения, / И восторга.”[xx]
Преображение в художественной трактовке писательницы явно навеяно христианством, однако глубоко восторженное одушевление природы, попытка обретения гармонии между идеальным и реальным миром – это уже партикулярное верование Елены Гуро, чуждое христианской дихотомии.
Христианская проблематика в “Небесных верблюжатах” заявлена и решена чисто художественными средствами, одним из них послужил лейтмотив дерева. Мировоззрение Е. Гуро предельно близко к христианскому, что и придает особую, религиозную окраску ее мыслям и настроениям, сплетая фрагменты и мотивы книги в единое целое.

Гуро Е. Небесные верблюжата. Избранное. Ростов н/Д., 1993.
[ii] Ozenfant et Jeanneret, La peinture voderne, Paris, 1925, р. 87. Цит. по: Лифшиц Мих., Рейнгардт Л. Кризис безобразия. М., 1968. С.74.
[iii] См.: Там же. С.98.
[iv] Цит. по: Усенко Л. В. Импрессионизм в русской прозе начала ХХ века. Ростов н/Д., 1988. С.119.
[v] См. термин: Харджиев Н. Гриц Т. Елена Гуро. (К 25-летию со дня смерти). Книжные новости. 1938. №7. С.40-41.
[vi] Там же.Гуро Е.Г. Небесные верблюжата. Спб., 1914.С.6.
[vii] Там же. С. 125.
[viii] Там же. С.6.
[ix] Там же. С.21.
[x] Там же. С.24.
[xi] Там же.С.31.
[xii] Библейская энциклопедия. — Репринтное издание. М., 1991.С.393.
[xiii] Гуро Е. Г. Указ. соч. С.68-69.
[xiv] Там же.С.13.
[xv] Библия.Ветхий завет. Псал.ХСI, 13.
[xvi] Гуро Е.Г. Указ. соч. С.81-82.
[xvii] Усенко Л.В. Указ. соч. С.123.
[xviii] Гуро Е.Г. Указ. соч. С. 77.
[xix] Там же. С.78.
[xx] Там же. С. 44.

Руководитель Ольга Каменева